Писателей такого недюжинного психического здоровья, кажется, не было в русской литературе. Образцовый сангвиник, Аркадий Тимофеевич Аверченко и сам любил жизнь, и к венцу творения как виду был явно благорасположен. Внимательный наблюдатель и прирожденный юморист (именно юморист, а не сатирик), Аверченко много лет собирал коллекцию дураков, к которой относился с бережностью энтомолога. Он их всех очень любил, в сущности. И, обладая даром видеть смешное, легко вышелушивал комизм из характеров и ситуаций...
Что же до политики, окружающей человека, то всемирная история отлично влезала в анекдот, а грядущая катастрофа до такой степени не укладывалась в рамки здравого смысла, что в "сатириконовские" времена ее и невозможно было представить...
Разумеется, полицейщина, тупость и демагогия досадны и заслуживают щелчка по носу, но в целом мир устроен довольно правильно, - не так ли, господа? Собственный здравый смысл и счастливый характер подсказывали Аркадию Тимофеевичу, что все должно быть, в общем, неплохо. Что не надо ничего разрушать - ни до основанья, ни затем, а надо просто учить уроки, не делать глупостей, избегать пошлости... Так на то и даны человеку мозги и чувство меры, не правда ли?
Трудно представить себе Аверченко в крике и ажитации, и очень легко - за обедом с рюмкой хереса. Совершенно невозможно, наконец, представить Аркадия Тимофеевича брякающим, с тоски, из окошка о мостовую головой, в пандан лирическому герою Саши Черного... Жизнелюбие и поразительное внутреннее веселье Аверченко, вкупе с его умением находить лучшие слова и ставить их в лучшем порядке, превращали самые отвратительные обстоятельства реакционных "нулевых" в праздник русского алфавита.
"Король фельетона" был абсолютным монархом на этой территории!
"История болезни Иванова" - образец такого абсолюта. Коллизия политического "полевения" человека в ответ на тупость власти уложена в несколько страниц с таким немеркнущим блеском, что хоть сейчас читай это вслух глуховатым пастырям нового века. "Иванов сидел в кресле мрачный, небритый, и на глазах у всех левел".
Дико смешно. И очень страшно, спустя столетие, от исторического ценника на этом непрочитанном предупреждении...
Здравый смысл и вкус не позволили Аверченко принять октябрьский переворот и полюбить риторику, обольстившую многих экзальтированных людей, вместо хереса принимавших кокаин поверх водки... Блоковское прозрение Аверченко встретил уже по пути на чужбину - в родном и еще белогвардейском Крыму, в бегстве от неминуемого расстрела: он-то услышал музыку революции сразу и вполне!
Но воистину, характер - это судьба: ни те в дни, ни потом лицо писателя не перекосило мизантропической гримасой, и голос ни разу не сорвался на обиженный крик: юмор и вкус не покинули Аркадия Тимофеевича. Его письмо Ленину - эталонный образец стилистического достоинства. Впрочем, потный клинч и брызганье слюной были невозможны для Аверченко в принципе.
И - поразительное свидетельство большой души: жалость, а не ярость вызывал у писателя, выброшенного вон с Родины, новоявленный класс-гегемон, посадивший себе на шею, вместо царя, лживых комиссаров: "Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!"
Аверченко был гением интонации, конечно.
"Как крылья, отрастали беды // И отделяли от земли", - впрок написал Пастернак – про себя, но и про очень многих. Драматизм бытия - то, чего не пожелаешь человеку, но пожелаешь художнику...
Поздний (всего лишь сорокалетний!) печальный Аверченко, король в изгнании, подводил на чужбине итоги – и своей жизни, и, в каком-то смысле, жизни России. Он искал развилку, на которой наша история ушла с колеи и понеслась к обрыву... Ах, отмотать бы назад эту проклятую кинохронику - до юных надежд, до Манифеста о даровании свободы! - и с этого места сделать все по-человечески. "Митька! замри! Останови, черт, ленту, не крути дальше! Руки поломаю!.."
Но тот, кто крутит это кино - отнюдь не митька - никогда не отматывает пленку назад и не переснимает дублей.
"Отчего же вы не пьете ваш херес! Камин погас, и я не вижу в серой мгле - почему так странно трясутся ваши плечи: смеетесь вы или плачете?"
Что надо было сделать со счастливейшим от природы Аркадием Тимофеевичем Аверченко, чтобы вынуть из его души такой стон?
…Он похоронен в Праге. От его могилы до могилы Кафки - пара сотен метров по прямой, но напрямую от одного к другому не пройти ни в каком смысле, и стена, отделяющая еврейское кладбище от православного, - ничто рядом с ментальной стеной между травматичными и пророческими сновидениями пражского гения - и аверченковской великолепной приверженностью здравому смыслу, его бодростью и доверием к жизни, его кислородным юмором...
Пройдите по периметру, положите камень на одну могилу и цветы на другую.
! Орфография и стилистика автора сохранены
