Покидать Север всегда труднее, чем до него добраться. Тебя, голосующего у трассы автостопщика, часами не берут водители, и заливают дожди. Мой путь домой пролег через восточную Карелию и ее города, связанные с легендарным Беломорским каналом. Потом я проехал по глухой части Вологодчины, и так вот добрался до Москвы. Среди тех, кто подвозил меня, были: и турист с Сахалина, и колоритный дальнобойщик коми-пермяк.
Пьяная езда и медвежьи леса
Раз за разом, бывая в Мурманске, я приезжал и уезжал из него, накрытого тучами. Один раз, морозной осенью, город принял меня, сверкая снопами электрического света среди мрака. Было красиво. Но 7 августа я прощался с солнечными улицами города. В такие дни Мурик заполняют фотографы. Грустно, когда стела "Мурманск" остается за спиной. Водители не торопятся брать попутчика. В девять вечера трафик трассы не густ, а те, кто за рулем, спешат в аэропорт. В итоге, я иду к повороту на Мурмаши километров десять среди глухих лесов, что начинаются с окраины Мурманска. Бурые медведи здесь активны, и не раз выходят на дорогу, влекомые желанием порыться в городских помойках.
Микроавтобус "Ford" сворачивает к обочине. "Какое, нах** на вы! Мне 20 лет, давай, на ты! А вообще, у меня прав нет – я только ночью езжу!" – кричит юный водитель из Кандалакши. Он выжимает из двигателя 140 километров, ругая шефа фирмы, что посадил его в машину с белорусскими номерами. "Пива хочешь?" – спрашивает он, опустошая "Арсенальное" под завывания Надежды Кадышевой. В 16 лет парень сделал ребенка с 20- летней девушкой, женился и хочет ездить в рейсы на Петербург: "Там прикольно тусить!".
В полночь за окном вырисовываются вечерние сумерки, но ненадолго – полярный день берет свое. Первые фонари зажгутся в Мурманске только спустя неделю – в середине августа. В сумерках водитель берет еще троих попутчиков: двух хлопцев до Оленегорска, и ядренно пахнущего рыбой, заикающегося браконьера до Мончегорска. Брек голосовал огромной щукой, надетой на палку: он наловил полный рюкзак рыбы.
Кандалакша – это юг Мурманской области. Скромные арктические леса уступают место величественным соснам. На восток – красивейший Терский берег, еще в средние века заселенный поморами. Русским пришлось трудно: банды шведов, опричники Ивана Грозного, а затем англо-французы в Крымскую войну разоряли их зажиточные села и города.
За сопками торчат портовые краны, где-то рядом Белое море. Я третий час иду пешком, поглядывая с подозрением на лес – в детском лагере у Кандалакши расстреляли медведя. Меня не берут. Когда у кладбища тормозит старенькая "Lada", не верю в счастье. Сорокалетняя незамужняя блондинка едет с работы – с заправки "Роснефти" в 40 километрах от поселка Зеленоборский. "Еще я таксую", – рассказывает она и не просит с меня ничего. За трехкомнатную квартиру она отдает коммунальщикам 11 тысяч – и это в теплейшем районе Мурманской области. Климат здесь с повышенной влажностью – Зеленоборский стоит на канале от ГЭС, между морем и Княжегубским водохранилищем. В шесть утра плотный туман. Еще час пешком – еще один небольшой рывок. И вот легковушка, с неведомыми доныне мне номерами, берет меня. Регион 65. Сахалин.
Сахалин – Никель
Для автостопщиков, застопить сахалинские, магаданские, чукотские и камчатские номера – повод для гордости. Пообщаться с человеком с настоящей периферии. Житель Сахалина Виктор много лет не видел родственников. Они живут в Москве и Петербурге, на Кубани, а брат в Никеле. Теперь сахалинец, корнями из кубанских казаков, объезжал родню: казачьи семейства связи не рвут. "До Питера совсем ерунда, всего–то тысяча километров. К ужину буду", – разговаривал по телефону Виктор. До Никеля он проехал уже 10 тысяч километров: не зная дорог к западу от Байкала, часто сокращал расстояние по третьестепенным трассам. "Почти ни одного города так и не увидел", – констатировал он.
Остров был далеко не таким, как его представляют в центре: "Японские машины никто уже распиленные не экспортирует. Да и в Японию за автомобилями не ездят. На Сахалине покупают". И хотя экономическое влияние Японии и Китая на острове огромное, но чиновники разворовывают их инвестиции, что тормозит развитие области. Еще нюансы: "У нас нефть для России выкачивают, а бензин дороже, чем на Северах". Периодически на Сахалине меняются губернаторы. Некоторые попадают под следствие. "Да бандиты они! – что арестованный Хорошавин, что нынешний Кожемяко", – басил Виктор. "Нам его из Амурской области подкинули, оттуда, где самые плохие дороги на Дальнем Востоке. Сразу же появились амурские дорожники и бардак", – обрисовал он рокировку власти.
Родители мужчины попали на Сахалин в эпоху советских строек. "Хорошее было время – люди ехали за длинным рублем. Плюс на Сахалине было такое изобилие, что в другой части СССР и не видели. Но застраивали Сахалин халтурно – в Нефтегорске аукнулось: дома, как картонные складывались", – сахалинец со специфическим говорком, присущим украинцам и казакам, вспоминал былое. Его брат уже трижды выезжал из Никеля воевать за ДНР. Когда я называю российский контингент на Донбассе оккупационным, он принимает это без негатива, но мы быстро сворачиваем украинскую тему: "Политика – ну ее!".
"Перестройка: тогда Москва сама решала – чему быть или не быть на Сахалине. Прибыльные производства закрывали. Народ до Путина перебивался, чем мог, или уезжали – каждый третий", – вспоминал Виктор. Сам он хватался за все работы, подавался в бизнес, пока не встал на ноги. Ныне, он водитель мусоровоза, что его устраивает и дает средства к жизни: дом, японская "Corolla" для внутреннего рынка, деньги на локальный туризм.
"Приезжайте на Сахалин: хищников нет, летом жара под сорок, зимой – морозы, тоже под сорок. Арбузы растут, краба ловим, рыбы навалом – правда, чиновники запрещают в день больше трех дергать. Голландцы у нас поселились – им нравится", – пригласил Виктор. "Только билеты на самолет надо заранее брать – у нас монополия "Аэрофлота": конкурента из "Трансаэро" обанкротили, и дерут до 80 тысяч рублей до Москвы", – добавил он. У Медвежьегорска Виктор ушел на юг, а я решил попытать счастья на "вологодской" трассе.
Наследие Беломорского канала
Медвежьегорск – это географическая дверь к Заполярью. В местности возле города – россыпью скалы. Что скрыто за романтическим названием, я не знал два года и, наконец-то, решился пройти сквозь город. Проходить пришлось в прямом смысле: как я ни старался, никто не останавливал, а водители многочисленных мурманских "номеров" (51 регион) разводили руками – извини, некуда! Мужчины ехали с женщинами на юг, вот и не брали. Медвежьегорск не имеет объездной дороги, и я, плюнув, сел на городской автобус.
Тридцать лет назад в Медвежьегорске жило 20 тысяч человек – осталось 14. Симбиоз деревни, довоенного города и хрущевских домостроев. Все разбавлено сетевыми "Магнитами" и "Дикси": от них рябит в глазах. На вокзале бродяги. Над городом карельская пасмурность, а река Кумса, с красной водой, протекает под самым высоким в Карелии мостом. На въезде в город, на остановке, прокламация против ЖКХ. Цитирую: "Уже год фирма "Капитальный ремонт" берет с нас деньги – отдано 6 миллионов рублей за четыре улицы. Не молчите!". Далее шла констатация, что ничего, кроме грязи, на улицах так и нет.
Автобус, заезжая в деревни, везет меня до поселка полугородского типа Повенец (2 тысячи жителей) – это 30 километров. Лупит дождь, и мало что видно, кроме стандартных бетонок и частного сектора, кое-где с покосившимися заборами. На выходе водитель берет всего-то 40 рублей. Я перехожу узкий шлюз Беломорского канала – не впечатляет. Стоит щит с уведомлением, что тот, кто сфотографирует этот "объект", будет иметь проблемы с ФСБ. Хочу похулиганить, но стена ливня исключает это – телефон точно воду не одобрит.
Голосую – автостоп. Останавливается "Нива": сдержанный мужчина в очках для меня под дождем освобождает салон. А мне уже нужно выжимать рубашку. Он из Сегежи, его жена вышла на пенсию, и проводит время в костромской деревне. Там он будет ремонтировать печку. Я устал и проваливаюсь в дремоту. Сумбурно помню, что планирую выйти в деревне Песчаное, чтобы разбить лагерь на Онежском озере. Поворот я проспал.
"С Белоруссии я. Что у нас было? Нищета в колхозах. Переселился в Карелию, пошел токарем, Беломорский канал процветал, женился на сибирячке. Сурово было поначалу – привыкать, что нормальное лето раз в 10 лет приходит", – потихоньку рассказал свою историю мужчина. В молодости он был заядлым охотником – кого только не стрелял, но с возрастом пришла сентиментальность, и рука перестала нажимать спусковой крючок. Правление Ельцина прошлось по Карелии как монголы по Руси. А сейчас – только недавно белорусу повысили оклад на заводе с 17 до 22 тысяч рублей. "Впрочем, хорошо, что эта поганая власть коммунистов пала. Ныне с трудом, но что-то можно купить, а не ждать лет по десять", – добавил токарь. "А молодежь у нас работящая – со школы стараются зарабатывать", – подчеркнул он. Имя его я так и не узнал.
Я вылез в городке Пудож. "Основан в 1382 году", – гласил указатель. От средневековья в Пудоже ничего не сохранилось – типичное смешанное село-город, но с аэропортом. Запомнилась деревянная церковь, где во дворе стоял внедорожник "монстр". "Батюшка, у нас продвинутый", – гордо бросил кто-то из православных. Я спускаюсь к реке Водла. Она широка, и выше колен вода уже непрозрачная – торфяная. В 10 вечера настоящая, непривычная уже ночь. Север кончился.
Как едят медведей или "мяса мало не бывает"
"Вологда – 445", вижу на разметке трассы. До Москвы 900 километров, и я рассчитываю попасть на ее негостеприимные улицы к ночи. "Что они в этой Карелии нашли?" – размышляю я об окружающем пейзаже: скучный, мшистый лес, поля. И кажется, Карелия мне мстит за нелицеприятные мысли. Трасса – предельно удобная для автостопа: отбойников нет, обочины ровные. Но – увы. За четыре часа я продвигаюсь километров на 40. Девушка-неформалка: "Вы так и не были на нашем море?" (про Онежское озеро). Еще подвезли архангельские рабочие; и пешком. Деревня Нигижма: торговая точка от сети "Пудожское райпо" открыта до трех дня; а жители, сплошь пенсионеры, почти у каждого дома продают яблоки и ягоды. Гакукса: уже что-то поживее – на улицах гуляет молодежь, есть магазин; а цены, к удивлению, попроще, чем в московских сетях а-ля "Магнолия".
В Гакуксе удача поворачивается ко мне лицом. Проносящийся наливник, если что – автостопщики даже не голосуют грузовикам с ГСМ, дает по тормозам. "Ты куда?" – вопрошает водитель. "Москва!" – отвечаю я, надеясь продвинуться хотя бы на пару сот километров. Оказывается – аж до Ярославля, на шесть сотен километров.
Дальнобойщик Кирилл родился в глуши Коми-пермяцкого округа Пермского края. Народ там, коми-пермяки, жил нелегальной рубкой леса, за что с каждым годом в тех краях сажают по лагерям все больше людей и на большие сроки. "Интересная была молодость. В лес по охоту ходили. Помню, нашли медвежий схрон, там задранный молодой "мишка". Мы его ободрали и унесли. Надо в СЭС мясо на экспертизу – вдруг трихинеллез, но нет – так съели", – ностальгировал нынешний обитатель Ярославля.
В Прионежье рябит от джипов с моторками на прицепах. Питерские и московские горожане приезжают отдохнуть на рыбалке. Логично, что в регионе много турбаз и придорожных забегаловок. Цены дикие: гостиница эконом-класса в Вытегре, городке при Волго-Балтийском канале, 1700 рублей за ночь. А ведь в безумно красивом Горном Алтае, номер – полтысячи. Южнее Онеги – лесоболотная глухомань до Вологды, и лесовозы на трассе.
Дальнобойщики – народ затейливый. Водитель рассказывал, как подделывают чеки с бензозаправок, сливают хозяйскую солярку, добавляя в баки обычное масло. Его "Volvо" шла 9 часов, дорога – то трясла нас, то, на ровных участках, тянула в сон. В итоге, Кирилл включил какой-то фильм с бесконечно скучным Галустяном. Я же вдруг закурил его "LD".
Рассвет я встречал в Ярославле, куда мы доехали в три ночи. Наливник чуть-чуть не дотянул до стоянки. Солярка, разбавленная маслом, все-таки кончилась. Я выпил энергетик и решил, что до 8 утра должен быть в столице, до которой оставалась 270 километров. Полтора часа стою с вытянутой рукой и открытой ладонью, и останавливается побитая "Lada" до Пушкино. Вероника, родом откуда-то с юга, и ее парень молчат. Мои эмоции остались на Севере. Люди в Подмосковье натянутые.
Вновь собираю рюкзак – меня ждет Сибирь, Донбасс и Северный Кавказ.
18.09.2016,
Максим Собеский
